Не прикрывайся статьями, сущность твоя лицемерная видна как на ладони.

Понятно... молитвы закончились, помои из укропабликов приостановились...
Хорошего сказать ты не можешь... ну, хоть так

_________________
«Русскому человеку лучше всего удаётся невозможное!»
***
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат».

Анна Ахматова

Подлинный рассказ матушки Фроси (продолжение)
«Несвятые святые» и другие рассказы
Тихон (Шевкунов)

Да… То было страшное время. Тогда война большая была, а потом царя свергли. Революция. Вы этого не захватили, не знаете.

Сам монастырь вначале не трогали, а хутора грабили. Пришли и нас грабить. Привелось и нам пострадать. И кто же грабил? Свои села поднялись. Свои села! Ломасово, это в шести километрах от Сатиса. Мы мужиков и баб из этого села так и звали — «ломасы». Что же они захотели? Нас разграбить и все забрать!

Но нам раньше стало известно, что это будет. Предупредили. Из монастыря к нам на Сатис прислали рабочих, чтобы ночью гнать коров в монастырь. А то назавтра их не будет — заберут! Вот мы всю ночь — ой, батюшки, всю ночь! — стадо вели! А с коровами намучились! А с телятишками-то!.. Какие маленькие — были там и по пяти дней, — тех на телегу положили. Коров много, и телят было много.

Потом потеряли дорогу, идучи по лесу. А лес непроходимый. Эх и намучились! Думали, что недолго, а тут километров, пожалуй, двадцать было. А мы еще объезжали усадьбу, в ней Лажкин, барин, жил. Там у него был винный завод. Его уже начали грабить. Со всех округ полезли, пьют все! Потопились несколько, залезли в чаны. Погорели многие. Безвластие стало, вот и лезли все кто куда.

Да… Коровы-то едва бредут, а маленькие телишки устали, попадали. Что было — я не могу позабыть! Но все же пришли к Дивееву кое-как. В семь часов. У нас обедня поздняя, а мы — с коровами сюды. Все стадо вогнали на конный двор. Все-таки всех в целости привели. Ну а потом нам матушка игуменья приказала вернуться. Чайку мы попили и пошли.

Мы с подругой моей, с Пашей, всю ночь и день не спамши, шли-шли… И так устали — больше сил нет! Давай посидим… Сели мы, значит, прямо на дороге и враз задремали. Сколько мы спали, не знаю. Потому что очень усталые были. И вот подъезжает, значит, до нас мужичок на телеге. Он нам кричал, кричал, чтоб мы с дороги сошли, а мы и не слыхали, хоть раздави нас! Спим. Что же он сделал? Как хлестнет нас кнутом! Мы испугались: «Господи Иисусе Христе, да где ж мы?!» Кругом лес, и мы ничего не понимаем — испугались.

— Дяденька, скажи Христа ради, где мы? Куда мы попали?

Он ругается! Проехал… Ну и Бог с тобой!

Мы посидели. Насилу опомнились. Откуда мы идем, куда? Потом глядим, а мы как раз уж недалеко от усадьбы, где «ломасы» Лажкина-то грабят и винный завод. Видно, и мужичок туда на телеге ехал. Смотрим: и жаровни тащат, и скалки, и все, что у Лажкина было в дому. Мы уж той дорогой не пошли — убьют нас. Как же — монашки… Слышим, кричат: «Сейчас пойдем к черничкам!»

Мы скорее к своим! Сестры нас уже ждут.

— Как же вы так долго?

Мы все рассказали: как плутали, как задремали, как дошли.

_________________
«Русскому человеку лучше всего удаётся невозможное!»
***
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат».

Анна Ахматова

И что к нам грабить сейчас придут. Только рассказали, слышим, сестры кричат:

— «Ломасы» пришли! С красным флагом! Ворвались. Много их! У нас там была житница — они к этой житнице.

— Давай ключи!

Пришла к ним старшая наша.

— Хорошо, сейчас дам. Чего вам нужно?

— Все нам нужно! Все! Весь хлеб заберем! Давай все что есть!

Она, матушка, думала, отстоит… Какой тебе!.. Отперли. А там у нас — и пшено, и крупа была, и мука… Стали им по мере насыпать. Да разве они будут ждать — по мере? Вытолкали они нас да сами стали сыпать. Отняли все!

Один дяденька влез прямо в сусек, в муку. Вот страсть-то! И смех и грех! Весь белый! Насыпают мешки.

А потом слышим: «бах-бах» — стрельба идет! Что ж такое? Глядим туды, а там, значит, вертянские мужики поднялись, пошли на защиту монастыря, отгонять этих «ломасов».

Мы кричим:

— Караул! Убивать нас будут! А вертянские нам:

— Что вы, дуры, кричите? Не вас будут убивать, а вон тех!

Да никого не убили, слава Богу. Только кверху постреляли. Но разогнали все-таки этих «ломасов». А уж утащили они сколько всего!.. Такая была грабеж!.. Прости, Господи…

Осень стояла. Октябрь. В семнадцатом году. Да, холодно уже было…

Уж у нас были запасены грибочки, капуста — все для зимы.

Вот как сейчас вижу: один мужичок залез в погреб, вытащил кадушечку так ведерочка на два. Очень уж мужичку кадушечка понравилась. Были в ней только самые хорошенькие грибочки отобраны. Так что ж он? Вывалил грибы и, лапти не жалея, топ-топ, потоптал их, грибы эти! Чтоб никому не достались! Да грибы ему и не нужны, ему кадушечка нужна.

А еще какой-то татарин там был. Ему тоже кадушечка приглянулась, только другая, а в ней помидоры.

— Это что такое? — спрашивает.

А у нас одна сестра, мордовочка, была, смешливая:

— Это, — говорит, — у нас лекарство!

— Какое?

— А когда корова завшивеет, мы этим лекарством корову моем.

Вот так и сказала! А он поверил. Не понимал, что такое помидоры.

Было у нас много посуды для молока — стеклянная, хорошая. О Господи! Один паренек залез на чердак, видит там эти бутыли. Наклал в мешок. По лесенке — стук-стук — одна об одну побил. На дворе высыпал! «Еще знаю, где взять». Еще пошел.

И пьяные были все! Понабрали вина на заводе у Лажкина. Что творили — нельзя рассказать! Прямо у нас на дворе один такой мужчина — валяется без памяти. Си-иний! Опился!.. Господи, прости нас, грешных!

А потом явилась какая-то… это… власть.

Власть явилась, человек четырнадцать вроде. Они у нас на большой кухне заседание сделали. Решали, как со спиртом быть. «Если, — говорят, — все как есть оставить, люди не знаем что натворят!» Думали, думали и решили: давайте мы этот спирт выпустим. Просто как воду, в землю. А другие говорят: «Так нельзя! Спирт — он везде нужен, он — лекарство». А другие в ответ: «Нет, в это время нам его рядом с людьми держать нет возможности! Потому как народ много беды натворит пьяный!»

Но все же они порешили — и выпустили весь этот спирт. Из картошки его делали. На завод туды картошку возили и делали вино. Водку, белую такую. Только перед тем как вино в землю выпустить, пришла эта власть к нам и говорят:

— Бутылки у вас есть?

У нас были бутылки, большие, со святой водой. Мы показали.

— Что это в них у вас? — спрашивают.

— Святая вода.

Они и забрали бутылки. И вылили! На пол! Да им что, жалко, святую-то воду? А спирта себе понабрали. А что осталось спирту — тот выпустили прямо в землю. В песок.

После того со всех сел ближние и дальние мужички да бабы съезжались и этот песок промывали. И пили, ребята!.. А на заводе сколько тогда мужичков потопилось!.. Один какой-то с ногами в чан упал, прямо как уголь сгорел в спирту! Много всего было…

Сатис-то весь разграбили, а нас выгнали. Да… Это когда было?.. Ну да, семнадцатый год, как раз начало революции.

А монастырь закрыли в двадцать седьмом… Тут такого страха-то уже не было. Потому что власть сделалась.

_________________
«Русскому человеку лучше всего удаётся невозможное!»
***
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат».

Анна Ахматова

Все окрестные монастыри прежде разогнали, а нас пока не трогали. В Москве кто-то помог. Нам потихоньку сообщили: «Вы пока никуда не уходите, держитесь». Устроили мы артель. И стали называться не монастырем, а артелью. А уж в двадцать седьмом власти начали требовать с матушки игуменьи сестринские списки, документы на всех.

А мы говорим:

— У нас нет никаких документов!

И правда, в монастырь-то нас принимали без документов. Хотя, конечно, считали нас, счет был. До революции сестер было больше тысячи. Я вот приехала уже в 15‑м году. «Чья ты, откудова?» А в монастыре из нашего села была Агаша, постарше меня.

— Я с одного села с Агашей…

— О, Агашина землячка!

Вот и все. Такой вот документ был: «Агашина землячка».

Старушки рассказывали: когда сестры жили еще с преподобным Серафимом, значит, лет сто пятьдесят назад, батюшка Серафим сестрам говорил: «Придет время, мои сиротки в Рождественские ворота как горох посыплются!» Мы, бывало, гадали: «Какие же это ворота будут? В монастыре таких ворот нет».

И вот в двадцать седьмом году подходит наш престольный праздник — Рождество Богородицы. В два часа — малая вечерня. Я тогда в звонарях была. Побежали мы звонить к колокольне. Только я берусь за замок — цап меня кто-то за руку сзади. Ах, батюшки — «Краснашапка»! Милиционер!.. И не видела, откуда он взялся. Схватился за замок и не дает, не пускает нас на колокольню.

— Стой! — говорит. Я говорю:

— Как стой?! Уж нам время звонить!

— Вам, — говорит, — время. А нам — нет. Певчие бегут, спрашивают:

— И чтой-то это вы не звоните? А мы головушки повесили:

— Вон, «красна шапка» не дает!

Звонить на праздник не дали, а дали — семь дней на сборы.

В двадцать седьмом году это было. В сентябре. По старому стилю восьмого, а по новому — я не знаю. Рождество Богородицы, праздник, 8 сентября. Тут сестры и вспомнили:

— Батюшка Серафим говорил: «Сиротки мои в Рождественские ворота как горох посыплются!» Вот вам и Рождественские ворота.

Вспомнили слова преподобного! Сестры потом попросили:

— Вы эти семь дней разрешите нам все докончить. Значит, чтоб и службу служить, и звон.

— Ну, делайте как знаете. Не отказали.

Через неделю мы ко всенощной отзвонили во все звоны! В последний раз! Отзвонили, отслужили… И как птички — кто куда. Вот так… А дождик лил! В дорогу… Господи, люди на нас, и Господь на нас! Царица Небесная!..

Да что ж поделаешь? Ведь невозможно, что они, власти эти, предложили — чтоб, значит, не надевать монашескую одежку! Ходите, как мирские. И чтобы икон не было, а поставить Ленина. На это никто не согласился!

В Тихвинской церкви хранилось все-все для нового собора. Что там было, при нас еще стали вывозить. Ризы, кресты, ну всё-всё вывезли. А мужички, что пригнали с телегами, не радостны были: «Сюды мы везли с радостью, для нового собора, а сейчас невесело нам». Вот тут-то из мужичков некоторые, голову нагнувши, прямо плакали. Ну, жалко было! Они — только что поплакали, а что они могут сделать против власти?

Матушку игуменью на второй день в тюрьму забрали. И пошли мы кто куда…

Архиерей один был при нас, тайно. Он нам сказал:

— Из монастыря вас выгнали, но монашества мы с вас не снимаем.

Я не знаю, как люди, а монашки так рассуждали: «Все это — Божье наказание. Господь попустил для нас такую власть».

Продолжение следует.

_________________
«Русскому человеку лучше всего удаётся невозможное!»
***
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат».

Анна Ахматова

Каждого из нас Господь наделяет силой Святого Духа – лишь бы мы были верными
(пусть и грешными, пусть оступающимися, но возвращающимися в покаянии к Нему); лишь бы мы стремились к любви к Богу мужественно и с рассуждением.

Митрополит Тихон (Шевкунов).

Фото: Нина Масленникова.

_________________
«Русскому человеку лучше всего удаётся невозможное!»
***
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат».

Анна Ахматова

НЕ ОСКУДЕЛА ЗЕМЛЯ!

СПАСИБО ЗА ПАМЯТЬ!
К великому сожалению, на волне русофобской истерии, развернувшейся во многих странах Европы, отношение к Второй Мировой войне сейчас активно пересматривается и в Чехии . Некоторые чехи начали называть советских солдат не освободителями, а новыми оккупантами, которые пришли на смену немцам. Но не все чехи придерживаются этой скандальной и насквозь лживой точки зрения!

Посольство России в Чехии сообщило, что известный чешский художник Станислав Седлачек передал в дар нашей стране свою картину "Мадонна Освенцима".

Полотно уже наделало немало шума в Чехии. Художника обвинили в "оправдании" советской оккупации и "потакании российской пропаганде". Тем не менее, многие чехи, глядя на эту картину, вспомнили простой факт: 27 января 1945 года Красная Армия освободила оставшихся в живых узников концентрационного лагеря Аушвиц (Освенцим).

Не американская армия, не британская, не французская. Красная Армия Советского Союза. Простые парни и девушки. Наши деды. Они освободили Освенцим, они первыми увидели те ужасы, что творили в лагере нацисты. К нашим дедам и бабушкам потянули свои ручонки исхудалые дети с запавшими до черноты глазами. Наши деды и бабушки, прошедшие через горнило самой страшной войны, вздрагивали от ужаса, глядя на то, что творили с людьми эсэсовцы. И кто-то считает, что это можно забыть?

В этом лагере, ставшем настоящей фабрикой смерти, было уничтожены больше 4 тысяч граждан Чехословакии, в основном - женщины и дети. Их привезли сюда из концентрационного лагеря Терезин, и в ночь с 8 на 9 марта 1944 года отправили в газовые камеры.

На картине Станислава Седлачека мы видим эпизод освобождения оставшихся в живых детей из Освенцима. Если бы не тюремные робы ребятишек, не жуткие заборы с колючей проволокой и не обмундирование женщин, можно было бы подумать: детский сад на прогулке.

Дети доверчиво прижимаются к женщинам - очевидно, что они, жестоко оторванные от матерей, соскучились по материнской ласке.

На некоторых ребятах - солдатские ушанки, один мальчик даже одет в гимнастерку. Эти вещи им отдали солдаты.

На переднем плане - молодая женщина, солдат Красной Армии. Она держит на руках закутанную в одеяло девочку. Еще одна девочка прижимается к ногам женщины.

Лицо главной героини картины выражает скорбь и боль, ее ресницы опущены. Что может быть тяжелее для женщины - чем видеть страдания детей, понимать, через что они прошли?

Художник назвал картину "Мадонна Освенцима". И перед нами, действительно, Мадонна. Ангел, который спустился в созданный людьми безумный ад, чтобы вывести оттуда невинных.

Среди фото под этим постом есть архивные кадры того дня, когда были освобождены выжившие в концлагере. Напомним, в прошлом году Посольство США в Дании разместило сообщение, в котором утверждается, что концлагерь Аушвиц (Освенцим) якобы освободили американские солдаты.

В Европе остается все меньше знаковых монументов, напоминающих о подвиге солдат Красной Армии, освободивших Старый свет от последователей нацизма.

Спасибо Станиславу Седлачеку за эту великолепную картину! Спасибо за правду и спасибо за смелость!

_________________
«Русскому человеку лучше всего удаётся невозможное!»
***
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат».

Анна Ахматова

Подлинный рассказ матушки Фроси (продолжение)
«Несвятые святые» и другие рассказы
Тихон (Шевкунов)

Тридцать седьмой год. Мы с монашками вокруг монастыря жили. Я — вот тут, на Калгановке. И на той стороне улицы еще были домики, там тоже жили монашки. А некоторые побоялись тюрьмы — замуж вышли… Помоги им, Господи!

Пришло время — в тюрьмы нас давай брать. В тридцать седьмом. Какая-то явилась «тройка» — судьи такие. Помню, небольшая такая была комната. Они сидят — такие большие мужчины. А нас двадцать человек сразу одних монашек милиционер привел.

— Ох, брат, как ты много привел!

— А я еще знаю, где взять.

— Ну что, девушки?

— Девушки…

— Как вас судить-то? Ну, в церкву ходили?

— Ходили.

— Пиши — «бродяги».

Такая наша вина была — «бродяги».

Повезли нас в Ташкент. Вагоны телячьи, сквозняки везде. Вот в вагоне-то я и заболела. Я все плакала: «Господи, — думаю, — за что в тюрьму-то? Тюремщица!» Как-то мне было обидно, что я в тюрьме. Ну и плакала. Да и все плакали, наверное. Лицо от слез у меня было сырое. А потом, как пошел поезд, стал ветер, и у меня сразу голова простыла. И — «рожа»! Все у меня опухло. Привезли в Ташкент, а я уж ничего не понимаю. В больницу положили. Но не померла, жива осталась…

Привезли нас в Ташкент, в чистое поле, а как стали освобождаться — целый город построили. Бесплатные работники.

Такая была еще — генеральная проверка. Темный-темный коридор. По обе стороны стража с пиками стоит. Страх-то там какой был! Сколько охраны, собаки лают! Господи, и чего они берегли такого добра-то, монашков? И вот этакой тропкой, через стражников, — проходи. Пройдешь, а в конце — обыск. Кресты снимают! Господи, прости их! Матерь Божия… Милиционер крест содрал — ногами растоптал: «Зачем носишь?!»

И вот, когда сняли наши крестики, такое было чувствие — как все равно перед тобой стоит Сам Господь распятый! Как будто Сам Господь на Кресте терпит! Крестики сняли — такая обида!

А потом что же — как же без креста? В то время мы пряли узбекскую пряжу, вату. И были там такие вилочки — их маленько срезать, и будет крестик. Поделали мы крестики. Пошли в баню, с крестами. А там такие есть, начальству сразу докладывают:

— А монашки опять все в крестах!

Но тут уж не отбирали. Да и возьмете — мы себе что-нибудь другое найдем.

Но и Господь нас укреплял! Одна сестра дивеевская, она еще до нас здесь в тюрьме была, видит во сне батюшку Серафима. Батюшка сюда, в тюрьму, целый этап монашков гонит. И весело так говорит: «Открывайте двери! Сестер вам веду!» Это — нас-то!

А до этого, на свободе еще, в Дивееве, была у нас блаженная, Марья Ивановна. Она при мне помирала, вскоре как нас из монастыря выгнали. Мы все тогда у нее спрашивали:

— Мамашенька, когда ж мы в монастырь? Мы монастырь ждем!

А она:

— Будет, будет вам монастырь. Мы с покойницей матерью казначеей скоро вас в этот монастырь вызывать начнем!

И вы знаете, что она мне еще сказала?

— Только в монастыре этом вас будут звать не по именам, а по номерам. Вот тебя, Фрося, мы позовем с казначеей: триста тридцать восемь!

Триста тридцать восемь… Подивилась я, но запомнила. А когда в тюрьму взяли, такой номер у меня и был! Я помню этот свой номер — триста тридцать восемь. Да, она мне это сказала, Марья Ивановна, блаженная! Вот тебе и монастырь!

Что ж, такое было время… По-всякому приходилось. Поста больно уж не соблюдали. Господи, прости! Когда из костей что наварят… Но большой пост все-таки терпели. Водичка там или чего постное — берем. А скоромное не брали.

Но все-таки было хорошо, что нас много там было, монашков. Сорок человек. Какой праздник, мы на нарах сидим и чувствуем — Благовещение! Господи, помилуй, а теснота везде! Внизу — шпаны! Они там царствуют. А мы наверху. Нам еще лучше! Бог с ними! Были среди нас и певчие. Вот так, соберемся наверху и тихонько запоем — «Архангельский глас».

Были такие, что и на память знали всё — и службу, и акафисты. Книги нам держать не пропускали. Книги забирали, да…

_________________
«Русскому человеку лучше всего удаётся невозможное!»
***
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат».

Анна Ахматова

А вот в одно время ехали на пересылку. Долго ехали. А в соседнем вагоне — шпаны. И больно уж разодрались! Монашков отдельно везли. Эти шпаны все нары попереломали. И вот одну к нам сунули. Она вся была… ну… голая почти! Ничего на ней не было, так, чуток приодетая. Ни сумки у нее, ничего. А монашки все были с сумками. И рубашечка-сменочка, и сухарик, и что надо — все у нас было. А у шпанов — нет ничего. Жалко ее стало. У кого был какой кусочек, покормили. Кто юбку, кто какой платочек — и одели ее во все. Ну ладно… Едем. Вот на одной остановке дверь открыл военный. Нас провожали не большевики, а военные, солдаты.

— Ну, сестры, как живете? — спрашивает.

— Все хорошо. Слава Богу!

— Может, кому чего нужно? Может, кто больной?

— Да ничего. Всё терпим! А эта шпана и говорит:

— Гражданин начальник! А монашки Богу молятся. Поют!

Он и говорит:

— Вот и хорошо! И ты с ними пой. Они за то и сидят. Пусть себе молятся.

На каждом вагоне — солдат. Сидит и караулит. Мы-то в вагоне, а охранник наверху. Там холодно. Он все ходит, притоптывает. Мы его так жалели! «Господи, мы в тепле, а ему там холодно, караулит нас!»

А как поезд тронется, солдат стучит нам:

— Эй, сестры! Запевайте «Барыню»!

А мы пели «Благослови, душе моя, Господа». Или там — обедню. Он всегда, как тронемся, хоть и не знает, как назвать, но стучал нам:

— Пойте «Барыню», не бойтесь!

Да… Господи, были и добрые. Всякие были…

Потом перевели нас, монашков, в приют к дитям. Там при тюрьме приют был. Мамки их сидели в лагере. А шпане нельзя было детей доверять. Они как разойдутся — убьют ребенка. Вот и брали туда монашков.

А нам там хорошо было! На Пасху, как уложим детишков, в двенадцать часов соберемся в этом… как его… забыла… не назову… В павильоне! Детки в этом павильоне днем играют. Мы там соберемся и запеваем тихонько: «Воскресение Твое, Христе Спасе…» и «Христос воскресе». Тихонечко так…

А медсестра и директор однажды услыхали. «Где же это такое пение? Как Ангелы поют!» Пошли и наткнулись на нас.

— Так это вы тут поете?

Мы испугались! А директор была еврейка. Но ничего никому не сказала.

— Ну ладно, только тихонько пойте.

А ведь приходилось и детей крестить. Ох, Господи, прости, надо было это батюшкам рассказать! Когда купали, тогда их и крестили. Читали «Верую», еще другие молитвы, я уж забыла. По четыре ребенка сразу крестили. А которые сильно больные, то по одному, а то зараза какая!

Вот так. А сколько там детей погибло!.. Много…

Оттуда мы и освободились.

Ох Господи Боже мой! Чего только не делали! Каких в жизни не было делов! И пряли, и ткали, и детей воспитывали! Монашки!..

Эх, тюрьма! Никого не щадит! Говорят, «кто не был — побудет, а кто был — тот не забудет!» Теперь вот еще бы мытарства пройти… Господи, помоги! Царица Небесная!.. Много я вам тут наболтала!..

_________________
«Русскому человеку лучше всего удаётся невозможное!»
***
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат».

Анна Ахматова

Прощаясь и провожая нас, матушка остановилась, развязала платок и достала из-под ворота подрясника маленький деревянный крестик.

— А я его берегу! Он как-то у меня не потерялся. Крестик — заслуга из тюрьмы… Вот — простая деревяшечка. Я уж по-простому вам скажу… Если плохо скажу, не обессудьте!.. Вы все семьдесят лет в плену пробыли. Понимаете вы это, нет? Мы же в плену жили у советской власти. Это же плен! А дальше не знаю, что будет… Куда пойдет? Я только слыхала от одного человека, не скажу его имени, а только он сказал: «Кончилось царство Хамово!»

Продолжение следует.

_________________
«Русскому человеку лучше всего удаётся невозможное!»
***
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат».

Анна Ахматова

Судить московского патриарха за поддержку агрессии РФ требуют почти 200 священников УПЦ МП из Украины

Основные преступления, которые, по мнению священнослужителей, совершил патриарх Кирилл: он проповедует доктрину «русского мира», которая не соответствует православному учению и должна быть осуждена как ересь.

Также Кирилл совершил моральные преступления, благословив войну против Украины и полностью поддержав агрессивные действия российских войск на территории Украины.

Андрей Пинчук пояснил: в истории Русской Церкви был прецедент обращения в суд Восточных Патриархов. В 1666 г. именно Восточные Патриархи осудили Московского патриарха Никона, лишив его патриаршества и епископского сана. Никона оставили простым монахом и отправили на покаяние в монастырь.

Как уже сообщалось, РПЦ отстраняет священников за участие в акциях против действий власти. Об этом заявил глава отдела внешних церковных связей Московского патриархата митрополит Волоколамский Иларион. Так РПЦ запретила служить в храмах диакону православного прихода церкви Иоанна Предтечи в Кирове Дмитрию Баеву, которого полиция обвинила в дискредитации ВС РФ з антивоенные посты в соцсетях.
https://ghall.com.ua/2022/04/11/sudit-moskovskogo-patriarha-za-podderzhku-agressii-rf-trebuyut-pochti-200-svyashhennikov-upts-mp-iz-ukrainy/

«Не убивай»: Украинская православная церковь разрывает отношения с Россией
В решении собора, проходившего 27 мая, церковь, аффилированная с Русской православной церковью (РПЦ), заявила о своей «полной самодостаточности и независимости» и осудила продолжающийся уже третий месяц конфликт как «нарушение Божьей заповеди Не убивай!»
https://www.christianitytoday.com/news/2022/may/ukraina-pravoslavnaya-tserkov-osuzhdayet-voynu-kirill-ru.html

Недавний раскол показал, что Русская православная церковь утратила доминирующие позиции в Украине
Гвоздь в гроб»
"До войны Украинская православная церковь Московского патриархата по числу приходов, а их 12 тысяч, превосходила соперника ПЦУ и Украинскую греко-католическую церковь вместе взятые.

УПЦ-МП принадлежат несколько важнейших духовных святынь православия, в частности Киево-Печерская, Святогорская и Почаевская лавры.

Ее отсоединение от Русской православной церкви станет для россиян крупнейшей потерей за десятилетия или даже столетия, говорят религиоведы.

«Этот Собор станет гробовщиком для Русской православной церкви», — говорит Андрей Пинчук, православный священник УПЦ-МП.

«В таком виде, в каком она существовала при Кирилле, она прекратит свое существование... Это гроб для РПЦ в гундяевской версии», — сказал Пинчук, ссылаясь на светскую фамилию патриарха Кирилла.

«Чтобы понять, о каком ударе идет речь, давайте просто посмотрим на цифры», — предлагает он.

«По моим подсчетам, русская церковь теряет четвертую часть всего своего епископата, шестую часть всех епархий, треть всех храмов и монастырей, но самое главное, практически половину верующих. Это огромные потери для Москвы», — убежден Пинчук."

СВЯТО-ЕЛИСАВЕТИНСКИЙ ЖЕНСКИЙ МОНАСТЫРЬ
БОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТУРГИЯ. АКАФИСТ. Трансляция богослужения 25 сентября (воскресенье)

https://www.youtube.com/watch?v=_2JUKWEcMBk

_________________
«Русскому человеку лучше всего удаётся невозможное!»
***
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат».

Анна Ахматова

25 сентября, Воскресенье. Евангелие дня 2022 с толкованием. Чтимые святые

2 Кор. 4:6-15 (зач. 176). Мф. 22:35-46 (зач. 92). Неделя 15-я по Пятидесятнице, перед Воздвижением.
И один из них, законник, искушая Его, спросил, говоря: Учитель! какая наибольшая заповедь в законе? Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки.

Когда же собрались фарисеи, Иисус спросил их: что́ вы думаете о Христе? чей Он сын? Говорят Ему: Давидов. Говорит им: ка́к же Давид, по вдохновению, называет Его Господом, когда говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих? Итак, если Давид называет Его Господом, как же Он сын ему? И никто не мог отвечать Ему ни слова; и с того дня никто уже не смел спрашивать Его.

https://www.youtube.com/watch?v=5OROB9mnrqU

_________________
«Русскому человеку лучше всего удаётся невозможное!»
***
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат».

Анна Ахматова